Дэвид Брукс "Бобо в раю. Откуда берется новая элита"

Введение

Американский социолог и журналист Дэвид Брукс в своей книге описывает новый класс, возникший в США за последние два десятилетия. Чтобы обозначить этот класс, автор сам изобрел новый термин - «бобо» (bourgeois bohemian, богемная буржуазия). В нашей стране людей, относящихся к этому новому классу, принято называть хипстерами, креативным или образованным классом. Данный класс принято считать новой глобальной элитой, соединившей элитизм и демократизм, финансовую состоятельность и уважение к образованию, бизнес и творчество.
Как признается сам автор, написать эту книгу его подтолкнули некоторые наблюдения. В частности, после своего четырехлетнего отсутствия в Америке автор, «окинув родину свежим взглядом», обращает внимание на определенные изменения, которые называет «занятными рокировками». Так, он несколько удивлен появлением в элитных пригородах артистических кофеен, посетители которых пьют европейский кофе, слушая альтернативную музыку. При этом богемные районы стали наполняться дорогими лофтами и бутиками, произошел определенный обмен статусными атрибутами, то есть произошло стирание давно установленных границ, и это поразило автора более всего.
В течение всего XX века не составляло никаких усилий отличить представителя капитализма, то есть буржуа, от представителей богемной контркультуры. Первые были носителями традиционной морали среднего класса, работая в крупных корпорациях, проживая в пригородах и посещая церковь. Что касается представителей богемы, то они отличались пренебрежительным отношением к общепринятым нормам поведения. Эта группа включала в себя художников и интеллектуалов, битников и хиппанов.
Но в новой Америке, которую увидел автор после своего возвращения произошло смешение буржуазных и богемных атрибутов, причем дело не ограничивается только модными аксессуарами. Автор пишет, что даже весьма глубокое исследование свободного времени, морали, трудовой деятельности и т.п. не позволяет точно отличить, где левый нонконформист, а где благонадежный работник корпорации. Для большинства из них, во всяком случае среди тех, кто имеет хорошее образование, произошло хаотичное совмещение протестной позиции со стремлением к карьерному росту.
По мнению автора, наблюдаемые им процессы стали прямым следствием информационной эпохи, при которой идеям и знаниям принадлежит, по меньшей мере, не меньшая роль, нежели природным ресурсам и финансовому капиталу. Происходит слияние неосязаемого мира информации с материальным миром денег, что приводит к появлению на свет таких словосочетаний, как «интеллектуальный капитал» и «культурная индустрия». В эту эпоху наибольшего успеха могут добиться те, кто умеет делать продукт из идей или эмоций.
Этот новый класс представлен высокообразованными людьми, которые «одной ногой» относятся к богемному миру творческой самореализации, другой - к капиталистическому царству амбиций и глобального финансового успеха.
Представителями этой новой элиты, появившейся в информационный век стали так называемые богемные буржуа (bourgeois bohemians) или «бобо».
Бобо, по мнению автора, являются ярчайшими представителями современности, новой элитой, имеющей гибридную культуру, создающую атмосферу, которой сегодня дышат все; социальные принципы которой являются доминирующими в социальной жизни; мораль которых влияет на личную жизнь всех.
При этом автор и себя, и своих читателей относит к данной социальной группе, отмечая, что современная элита не так уж и плоха: «В каждом обществе есть своя элита, и наша образованная элита куда просвещеннее элит прошлого, положение которых зиждилось на крови, богатстве или военной доблести. Там, где появляется образованная элита, жизнь становится интереснее и разнообразнее, а нравы мягче».
Автор поставил перед собой цель описать мировоззрение, нравы и моральные принципы новой элиты. Начиная поверхностными наблюдениями, он подступает к весьма глубоким выводам, обозначая перспективы развития этой новой элиты бобо.


Возвышение образованного класса

В первой главе автор рассматривает процесс образования нового класса и его основное отличие от прежней (протестантской) аристократии или традиционной элиты. Так, на примере свадебных объявлений Брукс показывает различия между ними. Когда в Америке господствовала родовая элита, в объявлениях главный акцент ставился на указании благородного происхождения и воспитания. В современной Америке в свадебных объявлениях благородное происхождение уступило место «совокупной мощи высоких баллов в тесте на академические способности», «диплом с наивысшим отличием падает в объятия такого же диплома (реже — просто с отличием, поскольку такой брак едва ли будет устойчив)».
Обязательным является указание четырех обязательных пунктов — колледжа, научной степени, этапов карьеры, профессии родителей — в настоящее время именно они являются маркерами американской элиты.
Эти представители новой элиты в наиболее сложный период жизни (16 лет -24 года) не бунтовали, не пестовали тоску и одиночество, не отдавались власти природных инстинктов, а стремились к одобрению старших. Оно научились справляться со своими гормональными приливами, всю свою юность приносили радость учителям и родителям, участвовали в дебатах, находили время, чтобы посещать внеклассные занятия или участвовать в волонтерской работе, в общем, делали все то, чего общество ожидает от подрастающего поколения. Автор называет их пай-мальчиками и девочками с блестящим будущим, которых приемные комиссии принимают в правильные колледжи и аспирантуры и выдают проездные документы в правильное будущее.
Большинство этих молодых людей происходит из верхушки среднего класса. В большинстве случаев, по меньшей мере один из родителей как жениха, так и невесты - это или топ-менеджер, или профессор, или адвокат, или иной представитель профессионального класса. И если раньше говорилось о «старых деньгах», то в настоящее время говорят о старых мозгах.
Среди всей этой интеллектуальной элиты весьма четко выделяются две группы: хищников и радетелей. К хищникам относят адвокатов, трейдеров, специалистов по разнообразным рынкам — людей, имеющих дело с деньгами, их профессиональная жизнь сводится к переговорам, конкуренции, «быть крутым и натягивать других» является для них рабочей необходимостью. К радетелям относят, как правило, выпускников факультетов свободных искусств, это преподаватели, функционеры различных фондов, журналисты, активисты, художники, то есть люди, которые имеют дело с идеями, руководят объединением усилий либо каким-то иным содействием.
Возвращаясь к свадебным церемониям, автор отмечает, что их главной особенностью и главным правилом является сдержанная оригинальность. Для представителей потомственной элиты, основанной на родстве, совсем не обязательно было тщательно продумывать церемонию, которая отразила бы его индивидуальность; поскольку высокий статус им обеспечивает наследственность, то и церемония могла повторяться из поколения в поколение. Но в случае с современной элитой, основанием для избранности которой выступает интеллект, ей приходится придумывать ненавязчивые символы, которые бы отразили все многообразие и неординарность их личности — это словно экзамен на принадлежность к элите.
Представителями старой протестантской элиты Америки их высокий статус рассматривался в качестве чего-то само собой разумеющегося, их положение рассматривалось как часть правильного и естественного мироустройства. Аристократия будет всегда, и люди, которые были счастливы приобрести данный статус по праву рождения, должны были только вместе с привилегиями принять и определенный круг обязанностей, например, некоего аристократического кодекса.
Но потом началось время перемен. Наиболее отчетливо этот переходный период заметен в разнице в проходном балле на академические способности. Проходной балл 1960 года по сравнению с аналогичным показателем 1952 года являлся чем-то заоблачным. Во многом поэтому курс 1960-го уже явил собой намного более широкий социоэкономический срез общества. Те «толковые ребята, которые еще десятилетие назад не могли бы и подумать о поступлении в Гарвардский университет, теперь успешно сдавали экзамены и поступали в самые престижные вузы, которые ранее были открыты только для потомственных аристократов. Так, Гарвард превратился из колледжа, который обслуживал в первую очередь элиту северо-восточных штатов в мощный университет, который собирал способную молодежь со всей страны. И подобный переход повторили практически все престижные вузы.
Отвечая на вопрос, как произошло, что на смену одной элите так быстро пришла совершенно другая, автор ссылается на другого американского исследователя, Николаса Леманна, который вполне убедительно отвечает на этот вопрос в своей книге, отмечая, что протестантская элита погубила себя сама, причем сделав это из самых лучших побуждений. После окончания Второй мировой Гарвард возглавил Джэймс Брайант Конант, являвшийся представителем верхушки старой протестантской элиты. Конант был при этом всерьез обеспокоен перспективой того, что Америка пойдет по пути усиления наследственной аристократии, которая состояла из благовоспитанных юношей, подобных обучавшимся в Кембридже

. Мечтой Конанта стала замена этой элиты на новую, определяющая роль в которой принадлежала бы личным достоинствам.
При этом он вовсе не намеревался привлечь к этому широкие образованные слои населения, которые принимают решения демократическим путем. Он надеялся, что это будет класс избранных хранителей знаний, после завершения обучения в элитарных университетах посвятивших себя служению обществу.
Двери университетов теперь открывались не для белой кости, но для светлых голов, что за несколько лет значительно преобразило университетский ландшафт. Гарвард из университета для отпрысков хороших и родовитых семей со связями превратился в школу для башковитых и усердных.
В арифметической прогрессии увеличивалось количество хорошо образованных американцев.
Другими словами, до этого времени в престижных университетах большинство учащихся составляли представители аристократии, и соответственно среди них был самый высокий процент обладателей диплома о высшем образовании. К концу рассматриваемого периода выходцы из благородных семейств больше не доминировали в престижных университетах, составляя весьма незначительную прослойку в образованного классе. Примечательно, что престижным университетам удалось сохранить свой статус. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в справочнике «Кто есть кто в Америке» за последние лет 40 процент их выпускников остается неизменным.
Они отказались от посредственных отпрысков аристократической элиты в пользу не имевших никаких связей, но способных студентов, и это помогло им сохранить свой высокий статус.
Данный процесс или «Восхождение меритократов» автор предлагает рассматривать в качестве классической революции больших ожиданий. Предложенную Токвилем теорию революций он считает подтвердившейся: «чем более ощутимым становится успех возвышающегося слоя, тем менее терпимы становятся оставшиеся препятствия».
Социальную революцию конца 1960-х была не нужно рассматривать как чудо или стихийное бедствие, как иногда она преподносится и правыми, и левыми публицистами. Она стала логическим продолжением тех ключевых тенденций, которые сложились в период между 1955 и 1965 годами.
Культура высших слоев Америки вступила в революционную стадию. Неправильно было бы предполагать что результатом крушения кодекса прежней протестантской элиты стал образовавшийся моральный вакуум. Многие готовы оплакивать те потери, которые произошли в результате падения привилегированного класса, говорить об отсутствии благородства, чувства долга и служения обществу, отсутствии авторитетов и чинопочитания, сдержанности и стремления держаться в тени, целомудренности или благопристойности, теперь уже нет ни леди, ни джентльменов, ни чести, ни достоинства. Исходя из этого, многие делают поспешные выводы о том, что современное общество становится обществом нигилизма.
В действительности же мораль, манеры и т.п. развиваются по привычному кругу, за упадком идет возрождение. После растворения старой протестантской элиты и ее этической системы, общество ненадолго вступило в период анархии. Но потом новым образованным классом были установлены собственные порядки..
Важная особенность новой элиты заключается в ее нестабильности. Предшествующими элитами выстраивались целые социальные институты, которые обеспечивали безбедное и достойное существование их представителям. В первой половине XX века существовал порядок, согласно которому если уж какой-то семье удавалось добраться до высших слоев, то для того чтобы там удержаться не требовалось особых усилий. Благодаря связям им было гарантировано участие в правильных мероприятиях и предприятиях. Дети практически автоматом зачислялись в правильные школы, им подыскивались соответствующие правильные партии. В то время особую роль играла не профессия, а имя.
Представителям же современной образованной элиты гораздо сложнее быть уверенными в собственном будущем и будущем своих детей. В любую минуту может произойти крах их карьеры, репутацию можно испортить неудачным высказыванием, спорным поступком.
Но что является еще более важным, представители образованного класса не могут гарантировать достойное будущее для своих детей. Безусловно, их дети обладают некоторыми домашними и образовательными преимуществами, однако, они все равно должны будут показывать высочайшие результаты в тестах для достижения такого же положения в обществе, какое занимают их родители. Если сравнить с прежними элитами — нет никаких гарантий.
Но. Как признает автор, отсутствие стабильности только усиливает образованный класс. Его представителям и их детям всегда приходится быть начеку, они постоянно должны работать, добиваясь всего сами. Более того, эта образованная элита не рискует превратиться в самодостаточную касту. Стать ее частью позволяют правильный диплом, работа и культурная база.


Потребление

В самом начале главы автор показывает на примере старого провинциального консервативного городка Уэйна, как меняется повседневная жизнь местной элиты, как на место традиционным магазинам и ресторанам приходят новомодные кофейни, новомодные магазины, где втридорога продают натуральные продукты, авторские товары, состаренную мебель, предметы крестьянского быта в стиле Прованс и крестьянской Европы.
Все, перечисленное автором – от модной булочной и кофейни с художественной программой до мебельных магазинов с деревенской утварью кто-то может рассматривать в качестве явлений вторичных и поверхностных. Но в них проявляет себя не только своеволие моды. Процессы, наблюдаемые в Уэйне и в иных зажиточных городках Америки, являются отражением существенных культурных сдвигов.
Улицы Уэйна и других подобных городов наполнились представителями околотворческой интеллигенции: врачами, разъезжающими по винодельческим хозяйствам, адвокатами-романистами, профессорами-садовниками, необычайно начитанными риэлторами, психологами в бижутерии ар-нуво и прочими представителями буржуазии информационного века. Устремления данных людей значительно отличаются от тех взглядов, которые царили ранее в среде членов кантри-клубов и в целом в пригородном обществе. Вполне понятным является их стремлением к тому, чтобы их представления находили отражение в
в том, как они выглядят, что они покупают. «Шопинг, - пишет автор, - возможно, не самое интеллектуальное занятие на свете, зато в нем наиболее наглядно проявляются культурные тенденции. Так вырисовывается важная для современной эпохи антиномия постулату Маркса о том, что класс определяется средствами производства. Сегодня можно сказать, что классы определяют себя средствами потребления, что будет верно, по крайней мере, для информационного века».
Представители американской элиты ориентировались на европейские манеры и моду, не будучи при этом европейскими аристократами, а являясь купцами, а не лордами. Это были люди, которые верили в окультуривание и самосовершенствование до той поры, пока это оправдано успехами в обществе или торговле. Пышности и изысканным манерам они предпочли сдержанность и благовоспитанность. «Они хорошо соображали, но интеллектуализм не был их приоритетом. Их наряды были изрядно пошиты, но оттенки они предпочитали скромные. Они самоотверженно зарабатывали деньги, но богатство побуждало их не к сибаритству, а к самосовершенствованию. Они ценили изящество, но шик и широкие жесты вызывали у них отвращение». Они желали быть утонченнее пролетариата, но не стремились к роскошеству. Не зря они стали называться средним классом — для них были неприемлемы крайности, они ценили благоразумную умеренность.
Богема ненавидела их за меркантилизм, за неумение радоваться, бедное воображение, тоску и приспособленчество, видела в них только прозу и посредственность. Но более всего их раздражала ограниченность буржуазии, ее торгашеская мелочность и деловитость, которые позволяли выстраивать успешные компании и приумножать богатство; хладнокровная расчетливость, помогавшая всецело отдаваться выбранному делу. Мир буржуа - это был мир предпринимательства и коммерции, в то время как богема жила в мире искусства.
Богема восхищалась подлинностью и естественностью. Буржуа боготворили успех; богема провозглашала пренебрежение успехом.
Культурная война богемы и буржуазии бушевала на протяжении всего индустриального века. Она принимала различные формы, но главные причины противостояния заключались в том, что американской буржуазией исповедовался материализм, рациональность, технологический прогресс, стремление к изысканным вкусам и благородным манерам, в то время как богему — артистический круг возвышенных нестяжателей — приводили в восторг подлинные вещи, рискованные авантюры и естественные манеры.
Автор подчеркивает, что мечта об улаживании конфликта между богемой и буржуазией присутствовала даже в периоды его максимальной эскалации. Индустриальный век к этому примирению оказался не готов, а в информационную эпоху это примирение состоялось в лице бобо, переехавших в буржуазное пространство и наполнивших его богемными аксессуарами, в то же время несколько смягчив богемные установки, дабы окончательно не подорвать буржуазные институты